Собачье сердце — Викицитатник
«Соба́чье се́рдце» — повесть Михаила Булгакова.
Похабная квартирка, но до чего хорошо! |
Ерунда — калоши. Не в калошах счастье, но личность выдающаяся. |
Ошейник — всё равно что портфель. |
А сову эту мы разъясним. |
Абыр-абыр… Абырвалг! |
В очередь, сукины дети, в очередь! |
Человеку без документов строго воспрещается существовать. |
Я ещё водочки выпью? |
Слоны — животные полезные. |
Вчера котов душили, душили… |
Взять всё, да и поделить |
Преображенский[править]
Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему. — В ответ на вопрос о том, каким образом он смог приманить такого нервного пса (Шарика). |
У меня нет возможности повторить всё, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц. — В телефонном разговоре с Петром Александровичем, по поводу четырёх посетителей во главе со Швондером. |
Взрослая девушка, а как ребёнок тащишь в рот всякую гадость. Не сметь! |
Зинуша, что это такое значит? |
Опять! Ну, теперь стало быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придётся уезжать, но куда спрашивается. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл в паровом отоплении и так далее. Крышка Калабухову. |
Почему убрали ковёр с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через чёрный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор? — Борменталю за обедом |
Она носит несколько фонографический характер: как будто это существо где-то раньше слышало бранные слова, автоматически подсознательно занесло их в свой мозг и теперь изрыгает их пачками. |
Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да её вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? […] Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «бей разруху!» — Я смеюсь. […] Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займётся чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то иностранных оборванцев! Это никому не удаётся, доктор, и тем более — людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор ещё не совсем уверенно застёгивают свои собственные штаны! |
Успевает всюду тот, кто никуда не торопится. |
Вы стоите на самой низкой ступени развития, […] Вы ещё только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как всё поделить… […] …вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества. — Шарикову |
Иван Арнольдович, покорнейше прошу, пива Шарикову не предлагать. |
— Переписка — называется, как его… Энгельса с этим чёртом… В печку её! |
Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. |
Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите её безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто — это вредно. Это — раз, а второе — вы и без водки держите себя неприлично. |
Опять общее собрание сделали, Филипп Филиппович. |
Преображенский: Как сон, голубчик? |
Вяземская: Во-первых, мы не господа. |
Преображенский: А вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор. |
Преображенский: Борменталь: Это бесподобно. |
Преображенский: Если вы заботитесь о своём пищеварении — мой добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет. |
Преображенский: Понимаете, что получится, если нас накроют. Нам ведь с вами «принимая во внимание происхождение» — отъехать не придётся, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой? |
Шариков: Вот всё у вас, как на параде. Салфетку — туда, галстук — сюда. Да «извините», да «пожалуйста-мерси». А так, чтобы по-настоящему — это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме. |
«Калабуховский дом» – Дом Профессора Преображенского из повести Булгакова «Собачье сердце».
Всего 11 фото
Совсем недавно я рассказывал о Булгаковских местах в привязке к бывшему Обухову переулку, ныне Чистому. Поначалу «Калабуховский дом» хотелось только лишь упомянуть, однако где-то внутри росло неуемное желание попробовать раскопать об этом доме побольше информации, поскольку образ профессора Преображенского из «повести «Собачье сердце» взывал к его «оживлению» и более подробному рассказу…
Профессор Преображенский будил во мне удивительное ощущение понимания цельности, гармоничности и его активной уверенной жизненной позиции, с одновременным наполненнным изяществом, жестким тактом и великой способностью управлять этим миром, оставаясь в состоянии принятия, любви, тонкой иронии и мнимой театральной озадаченности. Профессор Преображенский легко выстраивал свои отношения с новой послереволюционной властью, с ее проявившимися заскорузлыми побочными бытовыми эффектами в лице Швондера и других его «товарищей». Поэтому мы остановимся на истории «Калабуховского дома», пребывании Михаила Булгакова в этом доме и Профессоре Преображенском как личности. В общем, будет всего по немногу…
Принято считать, что основным прообразом жилища профессора Преображенского послужил доходный дом 24/1 на углу Пречистенки и Обухова переулка, построенный по проекту архитектора С.Ф. Кулагина в 1904 году на участке, принадлежавшем Е.С. Павловской. Дом представляет собой пятиэтажное массивное строение с облицовкой рустом по первому этажу. По фасаду, обращённому в Обухов (с 1922 года — Чистый) переулок, расположены два высоких окна, объединяющие второй и третий этажи. Несколько окон по фасаду на Пречистенке украшены портиками с полуколоннами.
02.
Мы в Чистом переулке, что начинается от Причистенки. «Калабуховский дом» слева.
В начале XX века в этом доме жили два дяди Булгакова по матери — врачи Николай Михайлович и Михаил Михайлович Покровские. Первый из них как раз и стал основным прототипом Филлипа Филипповича Преображенского. В московских адресно-справочных книгах дореволюционных и первых пореволюционных лет один и тот же адрес братьев значится по-разному: «Покровский Н.М. — женские болезни — Обухов переулок, 1, квартира 12» и «Покровский М.М. — венерические болезни — Пречистенка, 24, квартира 12».
03.
Николай Михайлович Покровский является прообразом профессора Филиппа Филипповича Преображенского.
На этом фото он, естественно, гораздо моложе своего булгаковского персонажа.
04.
«Калабуховский дом». Пречистенка, 24/1.
Квартира 12, где жили Покровские, была первым московским пристанищем Булгакова, в 1916 году на неделю приехавшего в Москву с женой из села Никольское Смоленской губернии. Указывая, что описание семи комнатной квартиры профессора Преображенского в деталях совпадает с квартирой Покровского, Б.В. Соколов делает наблюдение, что «в адресе прототипа названия улиц связаны с христианской традицией, а его фамилия (в честь праздника Покрова) соответствует фамилии персонажа, связанной с праздником Преображения Господня». Московский краевед и булгаковед Б.С. Мягков указывает, что квартира Покровского изначально насчитывала пять комнат, однако после приезда племянниц в 1920 году одна из больших комнат была перегорожена, в результате комнат образовалось семь. Племянницы Покровского — Александра Андреевна и Оксана Митрофановна жили в этой квартире до конца 1970-х годов.
05.
«Калабуховский дом». Пречистенка, 24/1.
Вестибюль «калабуховского дома» с мраморной парадной лестницей и бельэтаж, где помещалась «роскошная квартира» Преображенского, позаимствованы Булгаковым из находившегося неподалеку дома 13/7, стр. 1 на пересечении Пречистенки и Лопухинского переулка.
06.
Доходный дом Я.А. Рекка. Пречистенка, 13/7.
Доходный дом Я.А. Рекка был построен в 1912 году по проекту архитекторов Г.А. Гельриха и Н.Г. Лазарева. До революции две квартиры на последнем, шестом этаже дома занимал Фаберже Александр, сын основателя прославленной ювелирной фирмы, руководитель и художник её московского отделения. После революции дом был «уплотнён». Фаберже оказался в эмиграции, а в принадлежавших ему квартирах 11 и 12 поселились знакомые Булгакова, художники из группы «Бубновый валет». Булгаков любил бывать у них в гостях. Часть интерьеров квартиры профессора Преображенского позаимствована Булгаковым именно из их жилища.
07.
Доходный дом Я.А. Рекка. Пречистенка, 13/7.
Вместе с бельэтажем, отсутствующим в доме 24, позаимствованы для калабуховского дома и другие реалии, относившиеся к дому 13, — стеклянная дверь парадного, у которой дежурил швейцар с «околышем с золотыми галунами», ступени серого мрамора в вестибюле, ковёр на лестнице, дубовая вешалка, «калошная стойка». Дому 13 соответствует и количество квартир на лестнице калабуховского дома: «Заметьте, здесь 12 квартир…» — говорит профессор Борменталю. В доме 24 квартир было лишь восемь…
08.
«Калабуховский дом». Пречистенка, 24/1.
Как мы помним, профессор Преображенский в 1924 году живёт и работает в Москве в так называемом «Калабуховском доме» по адресу ул. Пречистенка, 24, в семикомнатной квартире. Вместе с ним живут его домработница Зина и кухарка Дарья Петровна, а также временно его ассистент доктор Иван Арнольдович Борменталь. Часть квартиры используется профессором в качестве личной хирургической клиники…
Преображенский достиг отличных результатов в практическом омоложении. Он полностью предан своему делу, но, в отличие от другого героя Булгакова профессора Персикова (повесть «Роковые яйца»), много думает и рассуждает об окружающей его советской действительности, к которой Преображенский относится очень критично. Немолодой интеллигентный человек, знающий цену труду и опыту, возмущён манерами советских выдвиженцев без образования и культуры. «Да, я не люблю пролетариата», — отвечает он на упрёк в нежелании поддерживать начинания большевиков…
От имени уличного пса Булгаков даёт такую характеристику своему герою:
«… — Этот ест обильно и не ворует, этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт… ».
Профессор Преображенский, кстати, очень симпатичен и близок мне по духу…
Мой любимый эпизод из фильма «Собачье сердце» режиссёра Владимира Бортко, когда новое домоуправление во главе с его председателем, Швондером, является к нему в квартиру «уплотнять профессора»:
… — Вы один живёте в семи комнатах…
… — Я один живу и работаю в семи комнатах, – ответил Филипп Филиппович, – и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку…»…
— …Хочу предложить вам, — тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, — взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
— Нет, не возьму, — кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах («товарищей»), а женщина покрылась клюквенным налетом.
— Почему же вы отказываетесь?
— Не хочу.
— Вы не сочувствуете детям Германии?
— Сочувствую.
— Жалеете по полтиннику?
— Нет.
— Так почему же?
— Не хочу…На самом деле, передать в тексте великолепную игру Евгения Евстигнеева просто невозможно, это надо, конечно же, видеть!
10.
С домом профессора Преображенского связана известная цитата — «Пропал Калабуховский дом». Ставшую крылатой фразу профессор произносит при том же знакомстве с «новым домоуправлением»:
… — Это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина?
— Нас, — ответил Швондер.
— Боже! Пропал калабуховский дом! — в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и вплеснул руками…
«Калабуховский дом» на Пречистенке, 24 стал городской достопримечательностью, входит в экскурсионные маршруты.
В 2014 году дом профессора Преображенского включён в список объектов, которые планируется обозначить на литературной карте Москвы.
11.
Справедливости ради стоит отметить, что в киноверсии «Собачьего сердца», снимавшейся в Ленинграде, роль «калабуховского» исполнил дом 27-29 на Моховой улице — бывший доходный дом страхового общества «Россия», построенный в стиле французского ренессанса по проекту архитектора Л.Н. Бенуа в конце XIX — начале ХХ века.
Район Остоженки и Пречистенки меня всегда привлекал своим неповторимым духом Старой Москвы и каким-то необъятным умиротворением. Я могу бесконечно гулять в этих местах, пытаясь уловить его неповторимую атмосферу. Это здорово, что Дом профессора Преображенского реально существует в Москве и уцелел, почти без выхолощенных новодельных «реставраций». В отличие от трех несохранившихся мест проживания Булгакова в районе Пречистенки, «колабуховский дом» напоминает о Мастере и является, фактически, памятником Михаилу Афанасьевичу Булгакову на Пречистенке.
Источники:
Мягков Б. С. Булгаковская Москва. М.: Московский рабочий, 1993.
Соколов Б. «Собачье сердце», часть 4. Булгаковская энциклопедия. 2-е изд. М.: Локид. Миф, 2000.
Википедия
© Vladimir d’Ar, 2016
Цитаты из повести и фильма «Собачье сердце»
Повесть Михаила Булгакова была создана в марте 1925 года. Но она прошла очень долгий и тернистый путь прежде, чем её издали. Самая известная экранизация повести была выпущена в 1988 году Владимиром Бортко. Цитаты из повести и фильма «Собачье сердце» Вы можете просмотреть в нашей статье.
Цитаты из фильма «Собачье сердце»
― Боже, пропал дом. Что будет с паровым отоплением?
«Нигде, кроме…» такой отравы не получите, как «…в Моссельпроме!
Неужели я обожру Совет Народного Хозяйства, если в помойке пороюсь?
Снимайте штаны!
О, 25 лет, клянусь Богом, ничего подобного. Последний раз — в Париже, на Рю де ла Пэ… Ы-ы!
Похабная квартирка… Но до чего ж хорошо!
Я Вам, сударыня, вставлю яичники… обезьяны.
Мы сегодня ничего делать не будем: во-первых, кролик издох, а во-вторых, в Большом — «Аида». А я давно не слышал. Помните дуэт? (напевает) Ко второму акту поеду!
Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.
Ошейник всё равно что портфель…
Ножом в сердце??! Отлично!
―И где же я должен принимать пищу?
―В спальне.
―Опять общее собрание сделали.
―Опять? Ну теперь, стало быть, пошло. Пропал дом. Всё будет как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет паровое отопление и так далее.
― ДокУмент, Филипп Филиппыч, мне надо.
―Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна — в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.
―Во-первых, мы не господа.
―Во-первых, вы мужчина или женщина?
―Какая разница, товарищ?
―Я женщина.
―Мы к вам, профессор, и вот по какому делу.
―Вы напрасно, господа, ходите без калош. Во-первых, вы простудитесь. А во-вторых, вы наследите мне на коврах. А все ковры у меня персидские.
Цитаты из повести «Собачье сердце»
―Похабная квартирка. Но до чего хорошо. А на какого чёрта я ему понадобился? Неужели же жить оставит? Вот чудак. Да ведь ему только глазом мигнуть, он таким бы псом обзавёлся, что ахнуть.
―А сову эту мы разъясним.
Ерунда — калоши. Не в калошах счастье, но личность выдающаяся.
Ошейник — всё равно что портфель.
Я ещё водочки выпью?
Слоны — животные полезные.
Вчера котов душили, душили…
На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.
О, глаза — значительная вещь. Вроде барометра. Всё видно — у кого великая сушь в душе, кто ни за что, ни про что может ткнуть носком сапога в рёбра, а кто сам всякого боится.
Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.
Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать.
Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый!
Вот, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей».
Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? -Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор?
Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку!
В очередь, сукины дети, в очередь!
Бить будете, папаша?
Если Вам понравилась наша подборка цитат из повести и фильма «Собачье сердце» , обязательно поделитесь этой страничкой в социальных сетях.
🔗 Интересное на сайте: цитаты из южного парка и lost frequencies are you with me текст.
Читать книгу Собачье сердце
Михаил Булгаков СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ
I
У-у-у-у-у-гу-гу-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотне ревет мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал. Негодяй в грязном колпаке — повар столовой Нормального питания служащих Центрального совета народного хозяйства — плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какая гадина, а еще пролетарий. Господи, боже мой — как больно! До костей проело кипяточком. Я теперь вою, вою, да разве воем поможешь.
Чем я ему помешал? Неужели я обожру Совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперек себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди. В полдень угостил меня колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре приблизительно пополудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной Пречистенской команды. Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это — последнее дело, вроде грибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане «Бар» жрут дежурное блюдо — грибы, соус пикан по три рубля семьдесят пять копеек порция. Это дело на любителя — все равно, что калошу лизать… У-у-у-у-у…
Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно отчетливо: завтра появятся язвы и, спрашивается, чем я их буду лечить? Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная, очень хорошая травка, а кроме того, нажрешься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься. И если бы не грымза какая-то, что поет на кругу при луне — «милая Аида» — так, что сердце падает, было бы отлично. А теперь куда пойдешь? Не били вас по заду сапогом? Били. Кирпичом по ребрам получали? Кушано достаточно. Все испытал, с судьбой своей мирюсь и, если плачу сейчас, то только от физической боли и холода, потому что дух мой еще не угас… Живуч собачий дух.
Но вот тело мое изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь главное что — как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получить воспаление легких, а, получив его, я, граждане, подохну с голоду. С воспалением легких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам в поисках питания? Прохватит легкое, поползу я на животе, ослабею, и любой спец пришибет меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня за ноги и выкинут на телегу…
Дворники из всех пролетариев — самая гнусная мразь. Человечьи очистки — самая низшая категория. Повар попадается разный. Например — покойный Влас с Пречистенки. Скольким он жизнь спас. Потому что самое главное во время болезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнет Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета нормального питания. Что они там вытворяют в нормальном питании — уму собачьему непостижимо. Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают.
Иная машинисточка получает по девятому разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести. Ведь он ее не каким-нибудь обыкновенным способом, а подвергает французской любви. Сволочи эти французы, между нами говоря. Хоть и лопают богато, и все с красным вином. Да… Прибежит машинисточка, ведь за четыре с половиной в «Бар» не пойдешь. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает… Подумать только: сорок копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пятиалтынного не стоят, потому что остальные двадцать пять копеек завхоз уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке, и женская болезнь на французской почве, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовой накормили, вот она, вон она… Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холодные, одна кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй, он и заорет: до чего ты не изящна! Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду — все на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо. Потому что наголодался я в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.
Жаль мне ее, жаль! Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну а мне, а мне… Куда пойду? У-у-у-у-у!..
— Куть, куть, куть! Шарик, а Шарик… Чего ты скулишь, бедняжка? Кто тебя обидел? Ух…
Ведьма сухая метель загремела воротами и помелом съездила по уху барышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкую полосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и замела пса.
Боже мой… Какая погода… Ух… И живот болит. Это солонина, это солонина! И когда же это все кончится?
Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась в ворота, и на улице начало ее вертеть, вертеть, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала.
А пес остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижался к холодной стене, задохся и твердо решил, что больше отсюда никуда не пойдет, тут и сдохнет в подворотне. Отчаяние повалило его. На душе у него было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырышки, вылезали из глаз и тут же засыхали. Испорченный бок торчал свалявшимися промерзшими комьями, а между ними глядели красные зловещие пятна обвара. До чего бессмысленны, тупы, жестоки повара. «Шарик» — она назвала его… Какой он к черту «Шарик»? Шарик — это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрет, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пес. Впрочем, спасибо на добром слове.
Дверь через улицу в ярко освещенном магазине хлопнула, и из нее показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже — вернее всего — господин. Ближе — яснее — господин. Вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда, воротники не такие, об этом и говорить нечего, но все же издали можно спутать. А вот по глазам — тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза — значительная вещь. Вроде барометра. Все видно — у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься — получай. Раз боишься — значит сто́ишь… р-р-р… гау-гау…
Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет такой скандал, в газеты напишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили.
Вот он все ближе и ближе. Этот ест обильно и не ворует, этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с французской остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный — больницей. И сигарой.
Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив Центрохоза? Вот он рядом… Чего ищет? У-у-у-у… Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало Охотного ряда? Что такое?! Кол-ба-су. Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину. Отдайте ее мне.
Пес собрал остаток сил и в безумии пополз из подворотни на тротуар. Вьюга захлопала из ружья над головой, взметнула громадные буквы полотняного плаката «Возможно ли омоложение?».
Натурально, возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, жгучими волнами стеснил двое суток пустующий желудок, запах, победивший больницу, райский запах рубленой кобылы с чесноком и перцем. Чувствую, знаю — в правом кармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умираю. Рабская наша душа, подлая доля!
Пес пополз, как змея, на брюхе, обливаясь слезами. Обратите внимание на поварскую работу. Но ведь вы ни за что не дадите. Ох, знаю я очень хорошо богатых людей! А в сущности — зачем она вам? Для чего вам гнилая лошадь? Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме. А вы сегодня завтракали, вы, величина мирового значения, благодаря мужским половым железам. У-у-у-у… Что же это делается на белом свете? Видно, помирать-то еще рано, а отчаяние — и подлинно грех. Руки ему лизать, больше ничего не остается.
Загадочный господин наклонился к псу, сверкнул золотыми ободками глаз и вытащил из правого кармана белый продолговатый сверток. Не снимая коричневых перчаток, размотал бумагу, которой тотчас же овладела метель, и отломил кусок колбасы, называемой «Особенная краковская». И псу этот кусок. О, бескорыстная личность! У-у-у!
— Фить-фить,— посвистал господин и добавил строгим голосом: — Бери! Шарик, Шарик!
Опять Шарик. Окрестили. Да называйте, как хотите. За такой исключительный ваш поступок.
Пес мгновенно оборвал кожуру, с всхлипыванием вгрызся в краковскую и сожрал ее в два счета. При этом подавился колбасой и снегом до слез, потому что от жадности едва не заглотал веревочку. Еще, еще лижу вам руку. Целую штаны, мой благодетель!
— Будет пока что…— Господин говорил так отрывисто, точно командовал. Он наклонился к Шарику, пытливо глянул ему в глаза и неожиданно провел рукой в перчатке интимно и ласково по шарикову животу.
— А-га,— многозначительно молвил он,— ошейника нету, ну вот и прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной.— Он пощелкал пальцами.— Фить-фить!
За вами идти? Да на край света. Пинайте меня вашими фетровыми ботинками, я слова не вымолвлю.
По всей Пречистенке сияли фонари. Бок болел нестерпимо, но Шарик временами забывал о нем, поглощенный одной мыслью — как бы не утерять в сутолоке чудесного видения в шубе и чем-нибудь выразить ему любовь и преданность. И раз семь на протяжении Пречистенки до Обухова переулка он ее выразил. Поцеловал в ботик, у Мертвого переулка, расчищая дорогу, диким воем так напугал какую-то даму, что она села на тумбу, раза два подвыл, чтобы поддержать жалость к себе.
Какой-то сволочной, под сибирского деланный кот-бродяга вынырнул из-за водосточной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял краковскую. Шарик света невзвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий раненых псов в подворотне, чего доброго, и этого вора прихватит с собой, и придется делиться моссельпромовским изделием. Поэтому на кота он так лязгнул зубами, что тот с шипением, похожим на шипение дырявого шланга, забрался по трубе до второго этажа.
Ф-р-р-р…гау! Вон! Не напасешься Моссельпрома на всякую рвань, шляющуюся по Пречистенке.
Господин оценил преданность и у самой пожарной команды, у окна, из которого слышалось приятное ворчание валторны, наградил пса вторым куском, поменьше, золотников на пять.
Эх, чудак. Подманивает меня. Не беспокойтесь! Я и сам никуда не уйду. За вами буду двигаться, куда ни прикажете.
— Фить-фить-фить! Сюда!
В Обухов? Сделайте одолжение. Очень хорошо известен нам этот переулок.
— Фить-фить!
Сюда? С удово… Э, нет, позвольте. Нет. Тут швейцар. А уж хуже этого ничего на свете нет. Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже котов. Живодер в позументе.
— Да не бойся ты, иди.
— Здравия желаю, Филипп Филиппович.
— Здравствуй, Федор.
Вот это — личность. Боже мой, на кого же ты нанесла меня, собачья моя доля! Что это за такое лицо, которое может псов с улицы мимо швейцаров вводить в дом жилищного товарищества? Посмотрите, этот подлец — ни звука, ни движения! Правда, в глазах у него пасмурно, но, в общем, он равнодушен под околышем с золотыми галунами. Словно так и полагается. Уважает, господа, до чего уважает! Ну-с, а я с ним и за ним. Что, тронул? Выкуси. Вот бы тяпнуть за пролетарскую мозолистую ногу. За все издевательства вашего брата. Щеткой сколько раз морду уродовал мне, а?
— Иди, иди.
Понимаем, понимаем, не извольте беспокоиться. Куда вы, туда и мы. Вы только дорожку указывайте, а я уж не отстану, несмотря на отчаянный мой бок.
С лестницы вниз:
— Писем мне, Федор, не было?
Снизу на лестницу почтительно:
— Никак нет, Филипп Филиппович,— интимно вполголоса вдогонку: — А в третью квартиру жилтоварищей вселили.
Важный песий благотворитель круто обернулся на ступеньке и, перегнувшись через перила, в ужасе спросил:
— Ну-у?
Глаза его округлились, и усы встали дыбом.
Швейцар снизу задрал голову, приладил ладошку к губам и подтвердил:
— Точно так, целых четыре штуки.
— Боже мой! Воображаю, что теперь будет в квартире. Ну и что ж они?
— Да ничего-с.
— А Федор Павлович?
— За ширмами поехали и за кирпичом. Перегородки будут ставить.
— Черт знает, что такое!
— Во все квартиры, Филипп Филиппович, будут вселять, кроме вашей. Сейчас собрание было, выбрали новое товарищество, а прежних — в шею.
— Что делается. Ай-яй-яй… Фить-фить.
Иду-с, поспешаю. Бок, изволите ли видеть, дает себя знать. Разрешите лизнуть сапожок.
Галун швейцара скрылся внизу. На мраморной площадке повеяло теплом от труб, еще раз повернули, и вот — бельэтаж.
II
Учиться читать совершенно не к чему, когда мясо и так пахнет за версту. Тем не менее, ежели вы проживаете в Москве и хоть какие-нибудь мозги у вас в голове имеются, вы волей-неволей выучитесь грамоте, и притом безо всяких курсов. Из сорока тысяч московских псов разве уж какой-нибудь совершенный идиот не сумеет сложить из букв слово «колбаса».
Шарик начал учиться по цветам. Лишь только исполнилось ему четыре месяца, по всей Москве развесили зелено-голубые вывески с надписью МСПО — мясная торговля. Повторяем, все это ни к чему, потому что и так мясо слышно. И путаница раз произошла: равняясь по голубоватому едкому цвету, Шарик, обоняние которого зашиб бензинным дымом мотор, вкатил вместо мясной в магазин электрических принадлежностей братьев Голубизнер на Мясницкой улице. Там у братьев пес отведал изолированной проволоки, а она будет почище извозчичьего кнута. Этот знаменитый момент и следует считать началом шариковского образования. Уже на тротуаре тут же Шарик начал соображать, что «голубой» не всегда означает «мясной», и, зажимая от жгучей боли хвост между задними лапами и воя, припомнил, что на всех мясных первой слева стоит золотая или рыжая раскоряка, похожая на санки.
Далее пошло еще успешней. «А» он выучил в «Главрыбе» на углу Моховой, а потом и «Б» — подбегать ему было удобнее с хвоста слова «рыба», потому что при начале слова стоял милиционер.
Изразцовые квадратики, облицовывавшие угловые места в Москве, всегда и неизбежно означали «С-ы-р». Черный кран от самовара, возглавлявший слово, обозначал бывшего хозяина Чичкина, горы голландского красного, зверей-приказчиков, ненавидевших собак, опилки на полу и гнуснейший, дурно пахнущий бакштейн.
Если играли на гармошке, что было немногим лучше «милой Аиды», и пахло сосисками, первые буквы на белых плакатах чрезвычайно удобно складывались в слово «неприли…», что означало «неприличными словами не выражаться и на чай не давать». Здесь порою винтом закипали драки, людей били кулаком по морде, правда, в редких случаях, псов же постоянно — салфетками или сапогами.
Если в окнах висели несвежие окорока ветчины и лежали мандарины… гау-гау… га… строномия. Если темные бутылки с плохой жидкостью… Ве-и-ви-нэ-а — вина… Елисеевы братья бывшие.
Неизвестный господин, притащивший пса к дверям своей роскошной квартиры, помещавшейся в бельэтаже, позвонил, а пес тотчас поднял глаза на большую, черную с золотыми буквами карточку, висящую сбоку широкой, застекленной волнистым и розовым стеклом двери. Три первые буквы он сложил сразу: «Пэ-ер-о — Про». Но дальше шла пузатая двубокая дрянь, неизвестно что обозначающая. «Неужто пролетарий? — подумал Шарик с удивлением…— Быть этого не может». Он поднял нос кверху, еще раз обнюхал шубу и уверенно подумал: «Нет, здесь пролетарием не пахнет. Ученое слово, а бог его знает — что оно значит».
За розовым стеклом вспыхнул неожиданный и радостный свет, еще более оттенив черную карточку. Дверь совершенно бесшумно распахнулась, и молодая красивая женщина в белом фартучке и кружевной наколке предстала перед псом и его господином. Первого из них обдало божественным теплом, и юбка женщины запахла, как ландыш.
«Вот это да, это я понимаю»,— подумал пес.
— Пожалуйте, господин Шарик,— иронически пригласил господин, и Шарик благоговейно пожаловал, вертя х
